Дед Никанор как следует размахнулся, целясь Варваре по правой ягодице, как вдруг произошло нечто незапланированное. Совсем незапланированное. Тщательно запертая дверь вдруг тихо скрипнула и в сени мягкими, но уверенными шагами вошли двое. Один, повыше и чернявый остался у двери, другой – среднего роста, светловолосый и коренастый, прошел немного вперед и тоже остановился.

Старик несколько опешил (и даже опустил ремень) – он не привык, чтобы кто-то вторгался в его дом, да еще во время такого священного для него действа, как наказание внучки. Но незваным гостям это было, как видно, абсолютно «по сараю». Потому что светловолосый негромко, но твердо и уверенно – и абсолютно спокойно – не то что сказал, а чуть ли не приказал деду Никанору:

«Оставьте девушку в покое. И отойдите в сторону. Не мешайте».

От такой неслыханной наглости дед Никанор просто осатанел. Даже не осведомившись, откуда взялись незваные гости и кто, собственно, они такие (что, на самом деле, было бы совсем не лишним) он прошипел сквозь зубы: «А вот я тебя сейчас угощу кнутом, будешь знать, как лезть не в свое дело!». Отбросил в сторону ремень, снял со стены длинный пастуший кнут и взмахнул им, целясь в грудь светловолосого.

Павел Андреевич Флеров (светловолосым был именно он) смотрел на деда Никанора со спокойной улыбкой. Происходящее нисколько не пугало его – скорее забавляло и все больше начинало походить на театральное представление. Старший специальный агент ФБР, выпускник спецшколы ГРУ, прошедший Афганистан, где ему довелось повоевать на обеих сторонах линии фронта, черный пояс по айкидо, побывавший в таких переделках, что большинству спецназовцев мира и не снились, он абсолютно не боялся ни деда Никанора, ни его кнута.

Он в любой момент мог бы прекратить эту клоунаду, например, выхватив один из своих 9-миллиметровых «Глоков» - лучших в мире пистолетов или воспользовавшись керамическими метательными ножами, уютно устроившимися в чехлах под  манжетами и за спиной Павла. Или просто мигнув своему напарнику – Раулю Брентону – такому же специальному агенту ФБР, а в прошлом – старшему сержанту знаменитых «зеленых беретов», прошедшему Сомали и Гренаду, Панаму и «Булю в пустыне», а также ряд других операций, о которых широкой публике было знать совсем не обязательно.

Но Павел решить взять деда Никанора голыми руками, как и подобает настоящему мужчине. Как потом выяснилось, это было ужасной ошибкой, которая привела к непоправимым последствиям.

Несколько удивившись спокойствию незваного гостя, дед Никанор сильно и резко ударил свесловолосого кнутом в грудь. К немалому изумлению старика, удар пришелся в воздух, а светловолосый, непостижимым образом увернувшись от кнута, сделал шаг вперед и… крепко ухватился за кнут, сжав в кулаке кожаную полосу кнута. Дед Никанор попытался вырвать кнут из кулака незнакомца. С тем же успехом он мог бы попытаться вытащить из стены вбитый туда по самую шляпку гвоздь.

Словно какая-тот неведомая сила легко, как перышко, вырвала кнут из ладони старика. На мгновение дед Никанор испугался. Стоило незнакомцу вернуть удар, на сей раз рукояткой кнута – и прямая и короткая дорога на тот свет старику была бы обеспечена. Но незнакомец не стал возвращать удар. Легко, почти без видимых усилий, светловолосый сломал ручку кнута, а затем разорвал кожаную полосу, после чего выбросил остатки кнута в угол. Чернявый все это время совершенно безучастно стоял у двери, равнодушно и бесстрастно взирая на происходящее.

Если бы на месте деда Никанора оказался другой человек – более спокойный и менее помешанный на собственной власти и гордыне, то, возможно, все закончилось бы вполне мирно. Более холодный ум догадался бы, что двое достаточно молодых, крепких и уверенных в себе людей появились в его избе не просто так, и в наше шальное время их уверенность в себе вполне могла быть обусловлена наличием, например, огнестрельного оружия, против которого все кнуты, розги и прочие «ударные инструменты» и даже топоры и ножи деда Никанора были абсолютно бесполезны (если не сказать крайне вредны, так как малейшая угроза безопасности незнакомцев вполне могла вызвать немедленное и автоматическое применение оружия – с самым неблагоприятным для деда Никанора исходом).

Но, увы, быстрый и эффектный перехват кнута Павлом вызвал у деда Никанора приступ бешенства такой невероятной силы, что заглушил даже остатки природного здравого смысла (которого в обычных условиях у старика было немало). Привыкший к абсолютному и беспрекословному подчинению «молодых», Никанор схватился за стоявший в углу топор и бросился на Павла с диким воплем «Аааа!!!». Это была ошибка, стоившая старику жизни.

«Деда, не надо!!!» - заорала Варвара, поднимаясь на верстаке и боясь, что сейчас дед Никанор в приступе безумной ярости разрубит пополам незваного гостя, посмевшего вмешаться в священнодействие порки и встать на защиту девушки. Но то, что случилось в следующие секунды, потрясло Варвару гораздо больше.

Незнакомец, спокойно стоявший посередине мастерской, положив ладонь правой руки на запястье левой, вдруг резко выбросил вперед правую руку. Ошеломленная Варвара как в замедленном кино увидела, как короткий тонкий клинок керамического метательного ножа сверкнул серебристой молнией, и, в мгновение ока преодолев небольшое расстояние, отделявшее незнакомца от рванувшегося вперед старика, вонзился деду Никанору под подбородок.

Дед Никанор запрокинул голову, издал нечленораздельный, глухой вопль, по инерции пролетел еще метра два, рухнул на бок, перекатился на спину, дернулся и испустил дух, который стремглав провалился в ад. Еще несколько секунд его конечности подергивались, затем труп успокоился и затих – навсегда. Только под головой старика быстро увеличивалась в размере лужица крови.

Рауль Брентон, стоявший у косяка двери, во время схватки даже не шелохнулся. Хотя он, при необходимости, и мог подстраховать Павла, он побывал со своим «патроном» в достаточном количестве переделок, чтобы четко понимать, что, на самом деле, его напарнику ничто не угрожало. Ни с кнутом, ни с топором, старик не мог ничего поделать с профессиональным, опытным и хорошо подготовленным спецназовцем ФБР, вооруженным не только метательными ножами, но и двумя полуавтоматическими «Глоками», а также немалым знанием восточных единоборств.

Павел повернулся к трупу, нагнулся, выдернул из горла деда клинок, тщательно вытер о рубашку старика и вернул в чехол под манжетом рубашки. Бросок был выполнен профессионально (не зря Павел ежедневно тренировался в метании ножей). Тонкое, острое и исключительно прочное керамическое лезвие (что позволяло Павлу быть при оружии даже на борту самолета и дважды спасло жизнь как ему самому, так и двум сотням других пассажиров рейсов American Airlines и United), как горячий нож сквозь теплое масло, прошло через горло деда Никанора и переломило шейный позвонок, вызвав почти мгновенную смерть.

Убрав оружие, Павел присел на корточки рядом с трупом и склонился над бездыханным телом старика. «Боже, как глупо…» - думал Павел «Зачем, ну зачем он бросился на меня… Господи, как же глупо». Теперь, когда напряжение боя спало, Павел не испытывал к поверженному противнику никакого чувства, кроме жалости. Безумной жалости.

Павлу вдруг стало действительно безумно жалко этого по-настоящему несчастного старика, который не мог выразить себя иначе, чем через создание собственной «мини-Вселенной», психологическое подчинение и порабощение девушек и женщин, и чья незаурядная фантазия не нашла себе иного выхода, кроме как изобретение все более и более изощренных приемов унижения человеческой личности и истязаний беззащитного женского и девичьего тела.

Павел почему-то вдруг ощутил себя одновременно судьей, судом присяжных и палачом; как будто это именно он сейчас, за эти несколько минут признал деда Никанора виновным в многочисленных преступлениях против человечности, приговорил его «по совокупности обвинений» к смертной казни и тут же, немедленно, «не отходя от кассы», привел смертный приговор в исполнение.

Формально это было не так, формально любое служебное расследование (хотя какое уж тут расследование в России, в десятке тысяч километров от штаб-квартиры ФБР и вне пределов юрисдикции американской Фемиды) немедленно оправдало бы Павла, подтвердив, что спецагент ФБР находился вполне в пределах необходимой обороны.

Но Павел прекрасно понимал, что, на самом деле, это было убийство. Не запланированное заранее (по американскому законодательству это называлось бы manslaughter one[1]), но все же – убийство, по которому можно было «легко» получить лет так двадцать. Павел не хотел убивать старика, он просто хотел как можно эффектнее захватить его. Но недооценил противника. И – в результате – убил. Быстро, чисто и эффектно. Хотя спецагент ФБР дорого бы дал, чтобы этого эффекта не было. Пусть лучше старик был бы жив.

Если бы Павел заранее знал, в какое бешенство приведет деда Никанора и как страшно закончится его до невозможности классный и эффектный финт с кнутом (который в свое время по достоинству оценила Мелисса)… Дурацкая, дешевая, детская выходка.

Можно было бы успокоить старика, предъявив ему два ствола 9-миллиметровых 18-зарядных «Глоков» и без проблем защелкнуть наручники на запястьях. Или тонким маневром подвести в пределы досягаемости боевой трубки Брентона, оснащенной усыпляющими иглами… Поздно, после драки кулаками (и даже «Глоками») не машут. Или, как гласила арабская мудрость, которую очень любит Али Аль-Валид, «брошенное в костер не ищи в кармане».

И, хотя Павел умом понимал, что старик «получил по заслугам» (по американскому законодательству по совокупности своих эскапад он однозначно получил бы пожизненное без права досрочного освобождения), он не чувствовал себя вправе выносить, а, тем более исполнять смертный приговор.

Павел почему-то вдруг вспомнил тот страшный октябрь в Детройте, едва не захваченном уличными молодежными бандами, детьми, творившими ужасающие злодеяния, но все же детьми. Детьми, лишенными детства в самой богатой и сытой стране на планете... Детьми, со звериной, непостижимой жестокостью убивавшими детей, женщин, стариков...

Словно весь гнев, обида, ярость, ненависть к отвергнувшему их миру собрались в один чудовищный котел и этот котел взорвался, выплеснув на улицы автомобильной столицы Америки десятки, сотни 12-13-14-15-летних детей, которые перешли грань, за которой им уже нечего было терять. Грань, за которой уже не было место человечности. Грань, за которой были только автоматы, пистолеты, винтовки, бутылки с зажигательной смесью и другие орудия разрушения и уничтожения.

Тогда Павел впервые увидел Бунт, при этом бунт американский ничем не отличался от бунта русского. Такой же бессмысленный и беспощадный. Тогда растерялись все – полиция, городские власти, губернатор штата, федеральные власти… Все, кроме Павла Флерова и его верного «самурая» - Рауля Брентона, стальной стеной вставшими между обезумевшими, озверевшими бандами и тысячами добрых, хороших, но недопустимо глупых и слабых «средних американцев».

Павел вспомнил, как они с Брентоном стояли перед супермаркетом, а перед ними было полтора десятка вооруженных автоматами сумасшедших детей-убийц (убийц, но все же детей, у которых были, пусть бестолковые и безответственные, но все же матери), а за ними – сотни ни в чем не повинных и безоружных мужчин, женщин, детей, стариков, которых должны были изрешетить пули озверевших, потерявших все человеческое нелюдей. Уже нелюдей…

И изрешетили бы, не встань на их пути два бывших спецназовца – один выпускник лейтенантской школы ГРУ, другой – учебного центра «зеленых беретов» в Форт-Брагге. Русский и американец, они стояли плечом к плечу, стреляя каждый с двух рук на поражение из стандартных армейских «Беретт» (тогда подразделение Павла еще не успели перевооружить на более эффективные австрийские «Глоки»). Стреляли, как сумасшедшие, понимая, что не имеют право на ошибку, на гибель в бою, потому, что за ними были люди, которых они поклялись защищать, и что они не могут допустить ни одного из головорезов к этим бесконечно далеким и, вместе с тем, бесконечно дорогим для них людям. И не допустили.

Когда у ФБР-овцев кончились патроны и раскаленные стволы дымящихся «Беретт» отскочили назад, к рукояткам, удерживаемые на месте мощными защелками, в живых среди нападавших не осталось никого. Тогда Павлу стало по-настоящему страшно, потому, что он понял, что они с Раулем стреляли в детей. Мертвые, окровавленные, они перестали быть головорезами, убийцами и бандитами и стали просто детьми. Детьми, которые только что встретили страшную, неправильную, недопустимо преждевременную смерть.

Павлу захотелось обнять каждого из этих детишек, прижать к груди, вдохнуть в них жизнь, отменить то, что только что случилось, дать им будущее – хорошее, теплое, доброе, светлое… Но это было уже невозможно. Тогда Павел впервые за всю свою взрослую жизнь заплакал. Он стоял посередине парковочной площадки с двумя бесполезными «Береттами» в руках и плакал. От собственного бессилия что-либо изменить в жизни этих несчастных детей, от чудовищной несправедливости этого мира, когда приходилось делать ужасный выбор – между плохим и очень плохим. И от того, что он понимал – прежде чем это все закончится, перед тем, как наступит долгожданный и такой американский «хэппи-энд» будет только хуже. Значительно хуже.

Потом он уже не стрелял. Это за него делали другие. Он только отдавал приказы. Ужасные, чудовищные, но совершенно необходимые и единственно возможные приказы. Practical military necessity[2], черт бы ее побрал. Стреляли подразделения спецназа полиции, национальной гвардии и «зеленые береты», переодетые под покровом строжайшей секретности в форму национальной гвардии штата Мичиган.

Стреляли на поражение из винтовок М-16, новейших автоматических карабинов М-4, автоматов МР-5 и МР-10, пулеметов «Миними» и М-60, крупнокалиберных «Браунингов» и даже ужасных шестиствольных «Миниганов» со скорострельностью 6000 выстрелов в минуту. Стреляли, разрезая пополам не желавших сдаваться подростков, превращая в кровавое месиво их лица, руки, тела… Америка стреляла в своих детей, обездоленных, неприкаянных, никому не нужных детей, восставших против несправедливостей чудовищно жестокого, как им казалось взрослого мира, не понимая, что тем самым творят еще более чудовищную и ужасную жестокость…

В той войне не было победителей. 2053 убитых, 576 раненых и всего 67 сдавшихся в плен – таков страшный итог той «Мичиганской бойни», как окрестили ее затем в СМИ. Единственным положительным итогом этого девятидневного кошмара стало то, что городские уличные банды перестали существовать. Как в Детройте, так и в других крупных городах Америки.

По всей стране подростки поняли, что «ружья детям не игрушки», так как могут привести к поистине ужасающим последствиям, а взрослые – что делать вид, что значительной части населения просто не существует, может быть опасно для жизни и здоровья, а пробуждение от крепкого и сладкого сна «американской мечты» может быть ой каким болезненным...

Президент объявил амнистию всем сдавшимся членам банд и по всей стране подростки начали сдавать оружие. «Почти, как в Чечне» - думал Павел, наблюдая за этим по телевизору. Причем размеры сданных арсеналов поразили даже видавших виды полицейских. Конгресс немедленно одобрил выделение нескольких десятков миллионов долларов на социальную адаптацию амнистированных членов банд, а легислатуры штатов – сотни миллионов на улучшение социального положения обездоленных.

«Все-таки они не сильно отличаются от нас» - грустно думал Павел. «Пока гром не грянет, американский мужик, как и русский, точно не перекрестится». Его участие в этой операции было строго засекречено (вообще говоря, он не имел никакого права командовать всеми правоохранительными органами и подразделениями в штате Мичиган). Впрочем, во время бунта это никого не волновало – не до того было.

Тем не менее, заслуги Павла были признаны – немедленно и по достоинству. Как формально военный (все-таки командор резерва), он получил «Серебряную звезду» - высшую военную награду США, а также был произведен в капитаны ВМС – ранг, эквивалентный армейскому полковнику. «Еще парочка таких приключений, так и до генерала можно добраться» - кисло подумал Павел. Деловое сообщество Детройта выделило ему миллион долларов, который личным указом Президента был освобожден от федерального налогообложения.

Сразу же после церемонии награждения Павел нанял чартерный рейс, заплатив умопомрачительные десять тысяч долларов за отдельный самолет (он просто уже не мог видеть других людей) и улетел в Сиэттл, где в своем коттедже на островах в заливе первый раз в жизни напился до зеленых чертиков. И, возможно, с непривычки отравил бы себя алкоголем до смерти (в «обычной жизни» Павел вообще не пил), если бы почуявший неладное его «ангел-хранитель» Александр Лэш не отправил спецагента ФБР Катарину Холл – миловидную брюнетку, только что из академии ФБР в Квантико на поиски и спасение теперь уже капитана Флерова.

Катарина с блеском выполнила задание, наняв (теперь уже на деньги Лэша) еще один чартер на Гавайи, погрузив туда Павла, находившегося в полубессознательном состоянии, разместившись на отдельной вилле и комбинацией профессионального массажа и не менее профессиональных любовных утех (в свое время Катарина – тогда сержант полиции штата Орегон - отправила за решетку не одного бандита и серийного убийцу, выступая в качестве приманки-проститутки) за неделю вернула Павла к жизни. За что, помимо благодарности заместителя директора ФБР Аллена Харрингтона, получила еще десять тысяч долларов наличными от Лэша, который даже в таких случаях придерживался святого для него принципа «каждая работа должна быть оплачена».

Стон и плач Варвары вернул Павла к реальности. С девушкой нужно было что-то делать, причем, желательно, не вступая в борьбу (этого на сегодня было уже вполне достаточно) и не вызвав болевого шока.  Павел взглянул на Рауля, то все сразу понял и согласно кивнул.

Варвара пыталась подняться с верстака, но ее тело настолько обессилело от сумасшедшей, оглушающей боли, что у нее это никак не получалось. Рауль подошел поближе к девушке, вынул из-за пояса телескопическую духовую трубку, выдвинул внутреннее колено, зарядил оперенной иглой, извлеченной из специального кармашка на поясе и выстрелил в незащищенную шею Варвары.

Совершенно ошалевшая от боли в рубцах от безжалостного ремня и от заноз от верстачной стружки, Варвара даже не почувствовала укола вонзившейся в ее нежную шею иглы. Только в голове вдруг вспыхнуло ослепительно яркое ало-оранжевое солнце, раздался колокольный звон и наступила темнота. Усыпляющий состав сработал, как и полагалось, погрузив Варвару в глубокий сон без сновидений.

Теперь уже ничего не мешало Раулю на практике использовать богатые знания в области лечения ран, которые он получил сначала в школе медсестер (и, соответственно, медбратьев) в университете штата Вашингтон, а затем – в качестве штатного медика спецгруппы «зеленых беретов» в знаменитой 101-й авиадесантной дивизии армии США.

Павел помог ему снять девушку с верстака и держал Варвару на весу, пока Рауль обрабатывал заживляющим кремом раны и рубцы на спине Варвары. Закончив, Рауль аккуратно положил спящую ровным, глубоким, спокойным сном Варвару на лавку рядом с верстаком лицом вверх и приступил к извлечению многочисленных заноз из груди, живота, плеч и ног девушки.

В отличие от Павла, Рауль был, как и подобает истинному самураю, человеком абсолютно не сентиментальным. Окажись он на месте Павла, он без предупреждения всадил бы деду Никанору 9-миллиметровую пулю из верного «Глока» прямо промеж глаз, даже не представившись (и уж точно не дожидаясь, пока старик возьмется за кнут или, не дай бог, за топор).

Хотя Рауль и жил сейчас в довольно либеральном Вашингтоне, воспитывался он в штате Арканзас, в так называемом «библейском поясе» США, где мужчины были мужчинами, женщины – женщинами и «уличная справедливость» была столь же неотъемлемой частью реально действующего законодательства, как и федеральный уголовный кодекс.

В том округе, где родился и вырос Рауль Брентон, человек, систематически причинявший женщине такие боль, страдания и увечья, как дед Никанор Варваре (вне зависимости от обстоятельств этих деяний), любым судом присяжных был бы неминуемо осужден на пожизненное заключение без права на помилование… но только в том случае, если местный шериф и его помощники соблаговолили бы доставить его в тюремную камеру живым.

Что было вовсе не очевидно. В таких случаях (а отец Рауля – бессменный шериф округа в течение двадцати с лишком лет – знал таких случаев немало), злодей нередко оказывался убитым при оказании сопротивления офицерам полиции. Расследование, если и проводилось, то чисто формально и вердикт был один – применение оружия признавалось правомерным.

Поэтому «саратовские страдания загадочной русской души» Павла были Раулю абсолютно непонятны. Но, будучи верным и преданным самураем, он принимал их как одну из особенностей своего сюзерена, достойную если не понимания, то уважения.

Помогать Раулю не имело смысла. Хотя Павел и понимал кое-что в медицине (а в последнее время его познания в этой области существенно расширились – благодаря Линде), его знания и навыки  в этой области не шли ни в какое сравнение с Раулем. Чтобы не терять времени, Павел сходил к джипу и принес большой, мягкий и теплый плед, который они с Раулем купили специально для этой цели.

После чего так и стоял, как дурак, с этим пледом, пока Рауль нежно, заботливо и, вместе с тем, методично и бесстрастно (как и полагается самураю) обрабатывал раны Варвары. Аккуратно и тщательно вынимал занозы, обрабатывал их обеззараживающим раствором, после чего обильно смазывал заживляющим кремом собственного изобретения. Пару раз Павлу довелось попробовать на себе действие этого крема и был восхищен скоростью и эффективностью его действия.

Тщательная обработка ран девушки, без которой везти ее за двести километров – в реабилитационный центр имени Рональда Рейгана (хотя правильнее было сказать – имени Александра Лэша) было бы опасно для ее здоровья, а то и жизни – заняла немало времени. Павел стоял и думал – о своем напарнике, о деде Никаноре, о Варваре, о России, об Америке, о садомазохизме… о жизни вообще.

Все-таки странно, как может измениться мировоззрение человека за какие-то несколько месяцев. От полного, но бездумного отрицания садомазохизма до его восторженного принятия, а от него снова к отрицанию – теперь уже четкому, ясному и продуманному. Теперь СМ-сообщество было для Павла врагом, конечно, не таким, как серийные убийцы или террористы (Павел хорошо умел расставлять приоритеты в своей работе), но все же врагом, который должен быть побежден – или уничтожен.

В начало страницы